ШОУ-БИЗНЕC

Собрались «старые перцы»: Сергей Безруков – о рок-группе, розыгрышах Табакова и ольхонских шаманах

03/03/2021 — 16:00

Фото: МТРК «Мир»

Любовь к музыке и творчеству в жизни Сергея Безрукова обрела новую форму: актер собрал коллектив профессиональных музыкантов под названием «Крестный папа».

Почему группа называется «Крестный папа»? Как Довлатов помог создать концепцию группы? И каково выступать не на театральных подмостках, а на большом стадионе? О том, как в жизни всенародно любимого Сергея Безрукова сошлись профессии актера и музыканта – смотрите в программе «Ночной экспресс».

Станция Михайловское

Алексей Кортнев: Наш «Ночной экспресс» прибывает на станцию Михайловское – в родное село Александра Сергеевича Пушкина. Именно здесь снималось кино, из которого выросла группа «Крестный папа». Расскажи, пожалуйста, как это получилось?

Сергей Безруков: Это Довлатов, «Заповедник». Аня (Анна Матисон, жена Безрукова – прим. ред.) с Тимуром Эзугбая придумали сделать современную версию «Заповедника», потому что Довлатов остался прежним, и в этом смысле мы договорились с [его] наследниками. В данном случае Довлатов для нас – это святое, поэтому мы просто привнесли современного звучания: заменили писателя на рок-музыканта. И вот с этого, наверное, все и началось.

А.К.: Почему вы поменяли писателя на рок-музыканта? Ты считаешь, что писатель менее актуален для сегодняшней России, чем рок-музыкант?

С.Б.: Наверное, по сравнению с советскими временами, когда их закрывали и диктовали, что ты должен писать, иначе ты не будешь печататься – тогда это было актуально. Сейчас при наличии интернета можно, в принципе, писать все, и блогеры пишут все, что угодно...

А.К.: Слушай, ну и рок-музыканты играют что угодно!

С.Б.: Проблема в том, что для того чтобы быть ротируемым на радио, надо еще постараться. У тебя должен быть мощный продюсер, и ты зависим от этого. Ты можешь играть любую музыку и упиваться тем, что она тебе безумно нравится, нравится твоим друзьям, знакомым и любимым. Но для того чтобы пробиться на радио...

А.К.: ...тебе нужно немножечко продаться.

С.Б.: Во-первых, продаться, во-вторых, начать писать то, что сейчас можно. Это как раз та самая современная зависимость художника, в данном случае – музыканта.

А.К.: Еще один уточняющий вопрос: Тимур – это...

С.Б.: Тимур Эзугбая – соавтор сценария, они с Аней уже давно работают вместе. И Аня, и Тимур – выпускники ВГИКа, мы семьями уже подружились. Более того, я сейчас открою тайну. Почему группа называется «Крестный папа»? Потому что Тимур Эзугбая – крестный моей дочери Маши. Хотя многие считают, что это связано с моим образом криминального авторитета, поэтому думают: «Ну, конечно, Безруков – это «крестный папа». Вышел на сцену Саша Белый и запел». Но ответ оказался очень простой и тем не менее очень трогательный для меня. Тимур пишет замечательные песни, и он оказался еще замечательным бас-гитаристом.

А.К.: Ты действительно собрал настоящую группу для этих съемок?

С.Б.: Конечно – благодаря Тимуру, потому что это супер-профессионал, как и остальные ребята.

А.К.: Я некоторых из них, кстати, знаю десятки лет!

С.Б.: Конечно, конечно! Понимаешь, тут собрались «старые перцы» в хорошем смысле этого слова. То есть мы не совсем такой молодняк, который впервые начинает. Женька Маргулис сказал: «Слушай, если б ты был начинающим артистом, я бы сказал: «Этому мальчику надо петь!» Но я уже давно не мальчик, поэтому продолжаем просто что-то новое искать в своем творчестве, какую-то отдушину. Поэтому я горжусь, что у меня такие блестящие музыканты.

А.К.: Я знаю, что когда-то, давным давно, еще в школе вы делали выпускной капустник, и ты представлял себя рок-музыкантом, который покорил весь мир и вернулся в Россию.

С.Б.: При этом я уже поступал в Школу-студию МХАТ на курс к Олегу Павловичу Табакову! Я уже прошел подготовительный курс, первый тур, второй и сразу шел на конкурс. Но почему я на последнем звонке на сцену вышел в образе рок-музыканта?.. Вот так мне захотелось: он приехал из заграничного турне, почему-то именно из Америки. Я придумал себе немыслимый костюм, пел там есенинскую песню – я уж не помню какую, сам сочинил и набросал. Причем я не брал с собой гитару. Мне всю жизнь хотелось играть на электрической гитаре, но я закончил музыкальную школу по классу классической гитары, «шестиструнки».

А.К.: То есть у тебя есть музыкальное образование?

С.Б.: Да, пять лет музыкальной школы. Знаменитая музыкальная школа имени Ференца Листа, ДМШ №79 – она находилась прямо в школе, в которой я учился – 402-я Перовского района. И мне было очень удобно, потому что я и учился в общеобразовательной, и заодно ходил в музыкальную школу. В общем, я вышел в образе рок-музыканта: такая усталая звезда, причем гитару он забыл где-то в машине и сказал: «Есть у вас гитарка здесь?» Почему-то образ у меня был какой-то зазнавшийся, немножко усталый...

А.К.: И ты сейчас как бы осуществляешь эту мечту двадцатилетней давности?

С.Б.: Да! Это я к тому, что мечтайте и ваши мечты могут сбыться! Даже в 90 лет не поздно осуществить свою мечту.

Станция Театральная

А.К.: Мы тем временем прибыли на станцию Театральная, которую миновать, когда в «Ночном экспрессе» едет Сережа Безруков, невозможно. Все-таки театр – это, конечно, главное. Хотя мы с тобой перед эфиром говорили о том, что для тебя выход на рок-сцену стал чем-то новым, чем-то бóльшим, чем-то, что ты переживал в театре.

С.Б.: Слушай, ну ты-то это ощутил в полной мере, а для меня это, естественно, было новым ощущением. Когда я впервые вышел на сцену Crocus City Hall, мне было 45 лет. Я сам себе и своим поклонникам подарил такой день рождения. Вложились мы серьезно: я вышел на большую сцену, со звуком, со светом, сделали мощное шоу – назвали его #БЕЗРУКОВ-ШОУ.

В «Крокусе» собралось шесть тысяч [зрителей], три тысячи – танцпол. И я ощутил волнение. Как говорил Олег Павлович Табаков: «Волноваться надо всегда». И отец мой говорит: «Если волнуешься, значит, ты еще жив как художник». Поэтому я, конечно, волновался страшно: ты представляешь – выходить на шесть тысяч! Но это действительно было ощущение того самого драйва, которое не заменят никогда ни театр, ни кино. Везде свой кайф.

А.К.: Абсолютно с этим согласен! Мне вот что очень хочется у тебя спросить как у театрального супер-профессионала: как ты ощутил дыхание этого зала? Ты же не видишь ничего дальше десятого ряда, дальше танцпола ты не видишь никого – у тебя эти шесть тысяч распределены так, что последние три тысячи ты вообще не видишь.

С.Б.: Это же энергетика на самом деле. Тут вопрос в том, что ты не занимаешься только вокалом. Я все равно вкладываю в каждую песню свое актерское, и я просто ее проживаю. В этом, может быть, мой собственный плюс. Я проживаю, поэтому я даю энергию, а это та самая взаимосвязь, во-первых, с партнером на сцене, плюс – зрители в зале, несмотря на знаменитую четвертую стену, построенную еще Станиславским (а мы ее периодически рушим, потому что невозможно не реагировать на зрителя). И, конечно, когда ты чувствуешь эти шесть тысяч – это адреналин, который невозможно ощутить в театре. И это все-таки поп-рок, а рок – это громко. Это соло-гитара, клавиши, барабаны, это ритм. И ты слышишь каждого из них – тут кровь кипит!

А.К.: Ты же всегда был очень близок с музыкой, даже в театре тебя Олег Павлович поставил на «Амадея», играть великого композитора. Каково это было?

С.Б.: Ответственность большая. К тому же, я играл в этом спектакле с Олегом Павловичем еще студентом: мы были Ветерками – это были слуги, знаменитые тем, что они доставляли все сплетни и слухи «злодею» Сальери. Он пригласил меня потом в этот спектакль. Был какой-то прием в американском посольстве, и там ко мне подошел Олег Николаевич Ефремов: «Сережа, мы с Леликом посовещались, Моцарта будешь играть ты». У меня, конечно, был абсолютный шок, потому что я даже не подозревал. Думал, что моя мечта уже не сбудется никогда. При этом Сальери играл сам Олег Павлович! Я сразу выучил роль, репетировал буквально со стульями в репзале, чтобы не занимать артистов. Потом было несколько прогонов, и в Рождество я уже играл. Отыграл, уливаясь слезами, потому что там такие сцены, такие монологи, что, конечно, быть равнодушным невозможно. И Олег Павлович мне наутро позвонил и сказал: «Серега, мы победили. Если раньше в спектакле был один лирический герой – Сальери, теперь их два». Я подумал, что это высшая оценка.

Хотя Олег Павлович, конечно, любил разыгрывать. Он очень любил подкалывать на сцене. Мы играли с ним много, и в каждом спектакле он [говорил] то, что не слышно зрителю, но слышно только тебе и что, конечно, тебя «выбивает» сразу, потому что он делает это так тихо. В «Амадее» как раз есть сцена, где мы по пандусу сверху спускаемся с Констанцией (ее играла Женя Добровольская); Моцарт уже практически при смерти, он пишет «Реквием», а Сальери получил очередную медаль. И Олег Павлович идет по пандусу вверх, встречает нас: «Вольфганг, мне сказали, что вы больны!» И дальше должна быть моя фраза, а он говорит: «Что с вами, товарищ Моцарт?» Я говорю: «Боли в животе не проходят» – «Съел что-нибудь?» И это слышу только я! Говорю: «Дурные сны, постоянно снится одно и то же – призрак в сером плаще, зовущий за собой; лица не видно, оно скрыто от меня под маской». – «Может, Фантомас?»

А.К: Наверное, такое прощается именно учителю.

С.Б.: Конечно. Олег Павлович всегда говорил, что нужно с юмором относиться, даже когда ты играешь трагедию. Хотя я помню его лучистые глаза, когда я произносил монолог; он видел, как меня принимают, потому что после этого монолога были аплодисменты. И в этом было какое-то интересное таинство: он играет Сальери, который так искренне смотрит на Моцарта... и убивает его. Хотя он убивал любя.

А.К: Очень ценно и интересно то, как ты рассказываешь про своего театрального учителя. Сейчас ты в какой-то степени стал продолжателем его дела, поскольку возглавил театр – Московский губернский театр. Скажи, пожалуйста: что вообще для актера – ответственность за других актеров?

С.Б.: Во-первых, это семья. А семья – это уже повышенной степени ответственность, когда ты не думаешь о себе. Особенно в наше время. То, что сейчас случилось, и то, в чем мы сейчас варимся, эти 25% зрителей – это, конечно, убивает театр. Поэтому мы все, театральные коллеги, находимся в одной лодке, нам всем чудовищно сложно.

А.К.: Я для зрителей скажу: Сережа сейчас говорит об ограничении посещения театров до 25%, это одна четверть зрителей – то есть три кресла из четырех пустуют.

С.Б.: То есть ты понимаешь: большой спектакль, заняты артисты, все по-настоящему, мы играем. А в зале – какой-то элитный клуб. Я говорю, еще немножко и будут разносить напитки, а люди будут говорить: «А можно эту сцену еще раз?» – «Хорошо, сейчас мы сыграем! А почему не понравилось?» – «Просто я в этот момент говорил по телефону».

Это, конечно, страшно, потому что непонятно, как выживать в театре. И ты понимаешь, что это уже ответственность не просто выстроить репертуар, который будет собирать полный зал. Ты, как стратег, ведешь огромную команду, ты учишь их как педагог. Я учу своих артистов, я вижу, как они растут – от роли к роли. И вот это ответственность, когда ты не только как полководец, который должен выстроить репертуар и научить артистов, а ты еще думаешь, что они будут завтра есть. Трудно, трудно!

Станция Есенинская

А.К.: Я думаю, что ты со мной согласишься: может быть, первым рок-поэтом в России был Сергей Есенин? Что ты думаешь по этому поводу?

С.Б.: Конечно! Тот драйв, который дает рок-н-ролл, Есенину был присущ, потому что он сам зажигал будь здоров как.

А.К.: Как он читал! Он же пел свои стихи, рычал!

С.Б.: Да, и даже Борис Пастернак, с которым они не дружили и даже дрались – это исторический факт, – говорил: «Я слышал, как Есенин читал свои стихи; я вжался в стенку и не мог дышать». Темперамент и отдача у него, конечно, совершенно сумасшедшие. И подача абсолютно рó‎ковая.

А.К.: Насколько я понимаю, у вас Есенин – это семейный любимый поэт.

С.Б.: Да, мой отец был первым, кто сыграл Сергея Есенина. Это был фильм-опера «Анна Снегина». Отцу приходилось там и читать стихи, и в то же время петь. Пел за него профессиональный оперный певец. Отец, конечно же, влюбился в образ Есенина. Он встречался с Августой Леонидовной Миклашевской (актриса и возлюбленная Сергея Есенина), и у нее была интересная реакция на моего отца, когда она его увидела. Он пришел к ней – блондином, прочел стихи, а она сказала: «Вы знаете, Сережа был как-то меньше». Скорее всего, она воспринимала его в такой лирической, более тихой манере.

А.К.: Семейная любовь к Есенину привела к тому, что твой папа написал о нем роман.

С.Б.: Сначала он написал пьесу – инсценировку поэмы Есенина «Страна негодяев», он назвал ее «Золотая голова на плахе». И когда наступило 100-летие со дня рождения Есенина (это был 1995-й год), он эту пьесу стал предлагать по театрам. Отказались практически все, потому что это была немножко революционная вещь. Девяносто пятый год – вроде бы уже оттепель пошла, Советский Союз рухнул, и тем не менее там, в эпилоге, было показано убийство Есенина. И как-то побаивались. Рязанская «драма» ответила: «Нам бомбы к юбилею не надо». Валентин Николаевич Плучик сказал, что никогда Есенин не будет на сцене Театра сатиры. А Николай Губенко отказался по политическим мотивам. Конечно, чекисты, убивающие Есенина, тема советской власти – ему это было не близко.

А я уже к этому времени ходил блондином – мама меня перекрасила, и я стал «желтым цыпленком». Уже готовился к роли Есенина! И когда я пришел в «Табакерку», я был такой Иванушка из сказки. Все были в шоке! Меня потом копиркой затерли, потому что я тогда как раз играл в спектакле «Последние» с Олегом Павловичем Табаковым и Ольгой Яковлевой, и Ольга Михайловна сказала: «Я не буду играть с этим Иванушкой, я собьюсь! Пожалуйста, верните ему настоящую голову, сделайте его темненьким».

А.К.: Как в итоге проект твоего отца был реализован?

С.Б.: В результате отец позвонил Владимиру Алексеевичу Андрееву (художественный руководитель театра им. М. Н. Ермоловой – прим. ред.) и сказал, что предлагает пьесу к столетию со дня рождения Есенина. Владимир Алексеевич ответил: «У нас уже принята к постановке пьеса, но у нас нет Есенина. А вы своего сына только со своей пьесой даете или нам можно посмотреть Сережу на роль Есенина?» Отец сказал: «Конечно же, посмотрите», потому что для нас это было очень важно: действительно, это наш любимый поэт, и это большая ответственность. Конечно, вся семья волновалась. Я пришел, прошел пробы, меня утвердили. И в 1995-м году, в столетие со дня рождения Есенина, я вышел на сцену Ермоловского театра, это была большая сцена после «Табакерки». Это был тот самый первый театральный триумф, который я испытал в своей жизни. Что такое овации, я впервые услышал на сцене Ермоловского театра, когда играл Есенина и выходил на поклоны.

А.К.: Был же потом же еще был и сериал, в котором ты с этой ролью вновь свиделся. Через сколько лет?

С.Б.: В 2005 году вышел многосерийный фильм «Есенин». И это, конечно, судьба, потому что я хотел сыграть Есенина в 30 лет. Там в кадре мне реально 30 – мы успели. Для меня почему-то это было очень важно.

Станция Бухара

А.К.: Мы прибыли на станцию Бухара (Узбекистан), где снимался эпизод фильма «Высоцкий. Спасибо, что живой».

С.Б.: Это был совершенно уникальный проект, потому что там восстанавливали в точности лицо Владимира Семеновича Высоцкого – сложнейший пластический грим.

А.К.: Я слышал, что тебе приходилось буквально физически складываться, уменьшаться, чтобы сыграть эту роль.

С.Б.: Дело в том, что у Владимира Семеновича была боксерская комплекция: плечи вовнутрь и приземистая, но очень легкая походка. Кстати, для этой картины я стал заниматься боксом, для того чтобы была хорошая постановка удара – у Владимира Семеновича был хороший левый хук. Честно говоря, спина не выдерживала, когда я целый день так ходил, поэтому после съемки мне ее вправляли. Но это-то ладно. Конечно, сложнейшим испытанием был четырехчасовой грим.

Открою тайну. Когда готовились к этому проекту, я был последний в списке, то есть меня изначально не было даже в претендентах. Проекту было два года, было много претендентов. Сначала режиссером был Александр Наумович Митта, и это было органично и справедливо, потому что он снимал Владимира Семеновича в своем совершенно гениальном «Арапе Петра Великого». Но не сложилось. Был актер, которого утвердили – не сложилось. Потом был ученик Митты, уже при нем пошли пробы. Продюсер позвонил мне и сказал: «Давай попробуемся». Я отказался. Ровно год меня не трогали. Через год Анатолий Владимирович Максимов, продюсер фильма, сказал: «Почитай сценарий, мне просто важно твое мнение». Такой продюсерский красивый ход. Я прочел и честно сказал, что это очень опасная тема.

Наверное, говорить о нем так откровенно может себе позволить только сын: все-таки это сценарий Никиты Высоцкого, и Никита имеет право рассказать даже очень сложную тему болезни отца. Но не это является главным в фильме. Главной является тема поэта-Высоцкого, потому что благодаря клинической смерти он пишет стихи, муза возвращается. Человек нарочно себя загоняет и погибает, но благодаря клинической смерти, как это было на самом деле, Господь Бог подарил ему еще целый год жизни. И за этот год Высоцкий написал очень много серьезных стихов.

Я прочитал сценарий, а потом он [Максимов] договорился с помощниками, они взяли мою фотографию из фильма «Каникулы строгого режима» (я там в тельняшке), он мне ее показывает и говорит: «Посмотри, как интересно меняется лицо». А там на компьютере подправили профиль, убрали переносицу. И он сказал: «Ты пойми, давай просто попробуемся для себя, мы никому об этом не расскажем, мы никому не покажем пробы. Если не получится, вообще никто об этом не узнает». Мы сразу прилетели в Москву, и Петя Горшенин – это величайший художник по пластическому гриму – вместе с женой Татьяной быстро, с ходу сделали мне грим. И буквально после этих проб ночью звонил Эрнст и сказал: «Ты утвержден».

Мы снимали в Бухаре. Был сентябрь или октябрь, жара. Снимали в доме культуры «Зарафшан». Дело в том, что исторически там не состоялся концерт Высоцкого, потому что у него случилась клиническая смерть. У него были гастроли по Узбекистану, а именно в Зарафшане концерт не состоялся, но мы снимали именно там. И вот пришла массовка. И некоторые пришли с билетами на тот концерт, которые они не сдали! Они пришли и сказали: «Мы хотим увидеть концерт Высоцкого».

А.К.: В результате люди услышали песни Высоцкого в твоем исполнении спустя 35 лет. Концерт в ДК «Зарафшан» состоялся! И я знаю, Сережа, что ты там в гриме Владимира Семеновича Высоцкого спел-таки песню, которая ассоциируется именно с тобой – «Березы»...

С.Б.: Это действительно смешной факт, и о нем никто не знает. Это была тяжелейшая съемка, уже шли переработки, артисты массовых сцен начинали волноваться. И я тогда к ним обратился: «Поймите, мне сейчас очень тяжело, это тяжелейший грим, и мне сейчас очень плохо. Но, пожалуйста, посидите тихо. Мы сделаем один дубль, и потом мы все разойдемся, я вас очень прошу». Все замолчали, настала тишина. И кто-то один сказал: «А березы споешь?»

Отсняли дубль, они встали и пошли. А я говорю: «Куда вы? А березы?» Они сели, и Сергей Безруков пел в гриме Высоцкого песню Игоря Матвиенко «Березы».

Станция Гороховое

А.К.: Сережа, станция Гороховое – что это за место такое?

С.Б.: Гороховое – это озеро в Псковской области. Там мы снимали «Каникулы строгого режима».

А.К.: Я знаю историю про то, что дети ждали тебя, как Бэтмена в черном плаще.

С.Б.: Ну, это был не Бэтмен, но тоже на «Б». Саша Б. из криминальной саги. Конечно, у них было впечатление обо мне, наверное, как о криминальном авторитете и в жизни тоже. Они, наверное, думали, что Сергей Безруков все-таки содержит какое-то ОПГ, ходит в кожаном плаще и носит волосы назад. Но это впечатление у детей было подорвано. Они подошли, чтобы познакомиться, потому что я играл воспитателя по имени Витя Сумрак. Они подошли к вагончику – такая ватага ребят, которые с трепетом сердца ждут появления Саши Белого. А я выхожу в костюме Вити Сумрака: тельняшечка, красная пилоточка, красный галстук, кеды. Вышел и говорю: «Привет!» И воспитатель, который с ними занимался, говорит: «Ну что же вы, ребята, вот Сергей Безруков!» – «Этот?!» Море разочарования...

А.К.: А что с блатной феней (воровским жаргоном – прим. ред.) было у тебя в этом фильме?

С.Б.: Это была настоящая блатная феня, но специально придуманная блатным миром для детей. У нас были консультанты (в хорошем смысле этого слова – те, которые не «до», а уже «после»), и они подбирали какие-то слова так, чтобы их можно было все-таки произнести в кадре. «То ли я дурак, то ли лыжи не едут», «Я те че – бык театральный что ли?», «На том поле, где ты мышей ловишь, я уже всех котов переловил» – это рядышком с настоящей феней.

А.К.: Скажи, с высокой речи, с которой ты играешь Чехова, Пушкина и Есенина, легко ли переключаться на блатняк?

С.Б.: Ты знаешь, это же подарок для артиста, если у тебя есть возможность играть разные роли. Мне все время приписывают роли только великих, но я сразу парирую: «Господа, есть бандит Саша Белый, есть Витя Сумрак». Они никакого отношения к искусству не имеют.

Станция Ольхон

А.К.: Ольхон – это остров на Байкале; место, где вы познакомились и стали по-настоящему близки с твоей женой Аней.

С.Б.: Я должен был сниматься в «Викинге», поэтому тогда я проходил пробы, даже отрастил волосы. Но съемки все откладывались, и я устал. Я честно позвонил продюсеру и сказал: «Толя, дорогой, я подстригся». Это было прямо под Новый год. Но это привело к тому, что у меня освободился март. Мне позвонил продюсер Алексей Кублицкий и сказал: «Ты знаешь, у меня для тебя есть проект. Это семейная история, там будет простой человек, такой же, как все, у которого кредиты, проблемы с женой. И в Новый год он едет на Ольхон. Почитай этот сценарий. Режиссер – Анна Матисон, очень интересный молодой режиссер; мне кажется, вам надо найти общий язык, потому что она очень талантливая. Мне кажется, у вас срастется даже какой-то творческий союз». Я улетел на Ольхон и там встретил родного человека. И я всем рекомендую: будете на Байкале – обязательно побывайте на Ольхоне, это действительно заколдованное место.

Это шаманский остров, и когда мы там снимались, мы иногда ходили к местным шаманам. Там был такой шаман – Володя. На Байкале есть ветер сармат – это страшный ветер, не приведи Господи, если он подует. Есть баргузин – такой легкий ветерок, но тоже ничего хорошего. И, видя начинающийся ветерок над Байкалом, мы шли к Володе-шаману: «Володя, пожалуйста: нам надо снимать прямо на Байкале...» – «Хорошо. А можно на Сережу посмотреть?» – «Какого Сережу?» – «А вот Сережа ваш, Безруков». И я подумал: «Надо же, шаман Володя знает Сергея Безрукова». Это мне польстило. Он зашел ко мне в вагончик, посмотрел на меня, улыбается: «Ну вот, я тебя посмотрел, могу и умирать».

Когда ты православный, как-то сложно верить в эти шаманские дела, но тем не менее ветер был, а тут сразу раз – и прекратился. Можно, конечно, говорить, что все это стечение обстоятельств. Но все было замечательно, и нас обошли стороной все бедствия. И то, что я там обрел счастье – это правда.

Посмотреть выпуск программы «Ночной экспресс» от 26 февраля можно также на нашем YouTube-канале.