«Пугающее слово – zashtsheeshtshayoushtsheekhsya»: как Льюис Кэрролл побывал в России

Летом 1867 года в Москве, Петербурге, Сергиевом-Посаде и на Нижегородской ярмарке был замечен английский математик, писатель и диакон англиканской церкви Чарльз Лютвидж Доджсон. Англичанин пришел в восторг от Петергофа и собрания Эрмитажа, с интересом побывал в крестьянском доме и пробовал русскую кухню. Кислые щи и стерлядь не произвели на иностранца впечатления, а вот мороженое, крымское вино и крестьянский черный хлеб понравились. Речь идет о Льюисе Кэрролле, который в возрасте 35 лет совершил свое единственное заграничное путешествие – в Россию.

Этот период называют периодом богословских контактов англиканской и православной церквей, которым особо интересовались Лиддон и влиятельный епископ Оксфордский, Сэмюэл Уилберфорс. Кэрролл окончил колледж Крайст-Черч при Оксфордском университете и по уставу принял духовный сан – не священника, а диакона, что давало ему право читать проповеди без работы в приходе. Итак, Кэрролл и Лиддон заручились рекомендательными письмами и отправились в неофициальную посредническую миссию, в ходе которой нанесли визит митрополиту Филарету и архиепископу Леониду, побывали на службах во многих православных монастырях и храмах.

Единственное в жизни Льюиса Кэрролла путешествие длилось месяц, с конца июля по конец августа. Маршрут был таков: Лондон – Дувр – Кале – Брюссель – Кельн – Берлин – Данциг – Кенигсберг – Петербург – Москва – Нижний Новгород – Москва – Троице-Сергиева лавра – Петербург – Варшава – Бреслау – Дрезден – Лейпциг – Эмс – Париж – Кале – Дувр – Лондон. По дороге из Кенигсберга в Петербург попутчиком Кэрролла и Лиддона оказался англичанин, уже 15 лет живший в Петербурге и давший рекомендации насчет того, какие достопримечательности стоит посмотреть. Оптимизма путешественникам он не добавил: оказалось, что большинство русских не говорят на иностранных языках, а русский изобилует длинными и трудно произносимыми словами, например «защищающихся». В транскрипции Льюиса Кэрролла оно выглядело так: zashtsheeshtshayoushtsheekhsya.

Свои впечатления от поездки Кэрролл кратко описал в «Дневнике путешествия в Россию 1867 года». Mir24.tv приводит несколько интересных фрагментов из книги.

Осетрина с каперсами и другая еда

В целом о русской еде писатель отозвался положительно, чаще всего в воспоминаниях упоминаются щи, которые в разных заведениях готовились по-разному:

«...мы впервые попробовали местный суп, Щи (произносится как shtshee), который оказался вполне съедобным, хотя и содержал некий кислый ингредиент, возможно, необходимый для русского вкуса...» (обед на одной из станций по дороге в Петербург).

«...мы отправились в гостиницу «Smernovaya» (или что-то в этом роде) – поистине разбойничье место, хотя, без сомнения, лучшее в городе. Еда была очень хорошей, а все остальное – очень плохим. Некоторым утешением послужило то, что за ужином мы обнаружили, что представляем предмет живейшего интереса для шести или семи официантов, одетых в белые подпоясанные рубахи и белые брюки, которые выстроились в ряд и зачарованно уставились на сборище странных животных, которые поглощали пищу перед ними... Время от времени их охватывали угрызения совести: они вспоминали, что, в конечном счете, не выполняют назначенный им судьбою официантский долг, и в такие моменты все вместе поспешно направлялись в конец зала и пытались найти поддержку в большом комоде, в ящиках которого, судя по всему, не содержалось ничего, кроме ложек и вилок. Когда мы просили их что-нибудь принести, они сначала тревожно переглядывались, затем, определив, который из них лучше всего понял заказ, все вместе следовали его примеру, который всегда заключался в заглядывании в ящик...» (в гостинице в Нижнем Новгороде).

«Мы пообедали в «Московском трактире» – настоящий русский обед, с русским вином… Вот меню.

Суп и пирошки (soop ee pirashkee)
Поросенокь (parasainok)
Асетрина (asetrina)
Котлеты (kotletee)
Мороженое (morojenoi)
Крымское (krimskoe)
Кофе (kofe)

«...все новые впечатления дня затмило наше приключение на закате, когда мы наткнулись на татарскую мечеть (единственную в Нижнем), как раз в тот момент, когда один из служащих вышел на крышу, чтобы произнести ... или призыв к молитве. Даже если бы в увиденном не было ничего самого по себе необычного, это представляло бы огромный интерес благодаря своей новизне и уникальности, однако сам призыв не был похож ни на что другое, что мне доводилось до сих пор слышать. Начало каждой фразы произносилось быстрым монотонным голосом, а к концу тон постепенно повышался, пока не заканчивался продолжительным скорбным стенанием, которое проплывало в неподвижном воздухе, производя неописуемо печальное и мистическое впечатление: если услышать это ночью, то можно было бы испытать такое же волнение, как от завываний привидения, предвещающего чью-то смерть» (в Нижнем Новгороде).

«Единственное участие, которое прихожане принимали в службе, заключалось в том, что они кланялись и крестились, иногда стоя на коленях и касаясь лбами пола. Можно было бы надеяться, что все это сопровождается чтением молитвы, но вряд ли это могло бы быть во всех случаях: я видел, как это делали совсем маленькие дети, и выражение их лиц ничем не выдавало, что они делают это осмысленно, а одному маленькому мальчику (которого я заметил днем в Казанском соборе), чья мать заставила его стать на колени и коснуться лбом земли, было не больше трех лет. Все они кланялись и крестились перед иконами, причем не только там, – когда я стоял снаружи, дожидаясь Лиддона (я вышел на улицу только что началась служба), то заметил, что огромное количество людей делали это, проходя мимо дверей храма, даже если находились в этот момент на противоположной стороне невероятно широкой улицы» (в Петербурге).

«...во всех случаях читала одна из монахинь: в течение службы читалось очень много, и в некоторых случаях монахини оставляли свои места на клиросе и становились вокруг чтицы. Некоторые из них выглядели весьма юными: одной, я думаю, было не больше двенадцати. Музыкальная часть службы, похоже, была во многом такой же, как и в других церквях, которые мы посетили, однако впечатление от женских голосов, без какого-либо музыкального сопровождения, было поистине изумительным…» (в московском Страстном монастыре).