Узница Эмилия Копыток: В подкладку фуфайки мне подшивали донесения

В программе «Евразия. Дословно» ведущая телеканала «МИР 24» Ольга Забелич поговорила с бывшей узницей немецких концлагерей Эмилией Александровной Копыток. 22 июня объявили о начале войны, а через 10 дней чужие люди появились в Борисове и стали наводить свои порядки, вешать плакаты, пропагандирующие гитлеровскую власть. Состоялась показательная казнь двух комсомольцев на площади. Каким было первое задание маленькой Эмилии и как проходил допрос, когда ее поймали? Как она попала в Освенцим и в каких еще лагерях ей приходилось выживать? Как узники помогали друг другу спастись? 

Расскажите немного о своей жизни. Как вы встретили первые дни войны?

1941 год, начало июня. Все были дома. У нас большая семья — четыре брата и четыре сестры. Всего восемь детей. Все были дома, все здоровые и веселые. А 22 июня объявили войну. Враг напал на нашу землю. Через 10 дней чужие люди появились в городе Борисове и начали устанавливать свои порядки. Они вывешивали плакаты, требующие подчинения гитлеровской власти. Первая казнь была на базарной площади. Повесили двух комсомольцев — девушку и парня. На их груди были дощечки с надписью: «Кто не будет подчиняться Рейху, с тем будет так же». Весь город, взрослые и дети, вынуждены были смотреть на казнь. Они висели целую неделю. Люди не выдержали и восстали. Мои братья ушли в партизанскую зону. Однажды они сказали мне: «Малая, помоги. Нужно пройти в старый город через реку Березину, на мост, улица Газетная, дом №19».

  

Это было ваше первое задание?

Да, это было задание. Мальчишек на мост не пускали. Меня одели в одежду нищенку. Я сходила и вернулась. Все прошло хорошо. Братья похвалили меня. Через несколько дней я снова пошла, а потом еще раз. И в итоге попала в руки гестапо. Я не знала, что мне подшивали в подкладку фуфайки донесения. Я была связной. Во время первого допроса они спрашивали, кто меня послал. Я сказала — братья. Но они не поверили. Обозвали меня «партизанской жабой» и сказали, что мои братья уже расстреляны, а маму – убили. Мне сказали: «Если ты не скажешь правду, тебя расстреляют». Меня били по уху. На второй допрос я не выдержала, мне сильно ударили по лицу. Кровь пошла из носа и изо рта. Мне было 9 лет.

А как вы попали в Освенцим?

Из тюрьмы меня отправили в лагерь. В Борисове был лагерь Коминтерн, оттуда меня отправили в концлагерь в Минске. Потом нас построили строем и повели на вокзал. Там стоял товарный поезд. Мы сели в поезд, но нам не дали ни хлеба, ни воды. Окна поезда были затянуты проволокой. Ночью поезд сошел с рельсов. Он перевернулся, было много убитых и раненых. Я осталась невредима, только лицо было засыпано песком, а руки сильно побиты. Мы были без воды, а в поезде ехали женщины с грудными детьми. Некоторые дети погибли, и женщины использовали грудное молоко, чтобы промыть мои глаза, потому что я ничего не видела. Потом нас погрузили в следующий состав и привезли в Освенцим. Еще два поезда прибыли — с евреями. Когда евреев сгоняли с поездов, у них отнимали детей и бросали их в костры. Стоял страшный крик, матери кричали, бежали за детьми, но немцы прокалывали штыками и бросали детей в огонь. Собаки лаяли, женщины и дети кричали, а огонь горел, как свеча. Я стояла и думала: «Неужели такое может быть в жизни? Это как страшная сказка». Я думала, что это не может быть правдой. Потом нас отогнали от костра и направили в барак. Раздели и дали корыто, в котором мы мочили ноги в холодной воде. Обдали холодной водой. Это нужно было для того, чтобы нам было скользко, и мы падали. Затем нас погнали дальше. Мы шли, и я помню, как слышала немецкий голос, который кричал: «Найн! Найн! Русиш! Найн! Юда!». Эти слова я запомнила навсегда. Мол русских в крематорий не нужно. Нас зарегистрировали, поставили номера. Мой номер был 79667.

Расскажите о лагерной жизни.

Утром нас будили, кричали: «Цель апель». Они проводили проверки. Немки с собаками каждый день подсчитывали людей. Еда была скудная: брюква, редька или свекла, залитая кипятком. Хлеб давали по 100-150 граммов. Хлеб был белый, на вид красивый, но внутри с опилками. Когда голодный — все вкусно. Мы ели все. Трубы в лагере горели круглосуточно. Это палили живых людей. Дым был черно-багровым. Он не поднимался вверх, а опускался вниз, создавая удушливый жировой запах. Однажды ночью нас разбудили и велели строится на улице. Улица была заполнена трупами. Нас погнали. Тех, кто падал — пристреливали. Нас подвели к вокзалу, посадили в вагоны и привезли в другой лагерь. Там были одни мужчины. Детей и женщин некуда было селить. Через две недели нас перевезли в другой лагерь. Это был чисто женско-детский лагерь. В каждом лагере была жесткая дисциплина и избиения. Там я ослабла и не могла ходить. Две женщины работали на кухне и приносили мне размякшие корочки хлеба. Я облизывала их пальчики и ела эту кашицу. Так они меня немного подкармливали. Потом мы ловили крыс: обсмаливали, разделывали палочками и ели. Кушать хотелось. С этого лагеря подходил фронт, поэтому нас эвакуировали в другой лагерь. Это был мой последний лагерь. Там люди просто сами умирали от холода и голода.  Однажды ночью я проснулась от холода. С двух сторон лежали оледеневшие тела женщин – мертвые. Я шла вдоль нар и щупала теплые ноги женщины. Если находила, то женщины прижимали меня к своему телу и обогревали, даря мне жизнь. Какая женщина не обогреет ребенка? 

  

Как вас освободили?

Я была уже в очень ослабленном состоянии. Однажды ночью меня вытащил чернокожий солдат — американец. Я не могла ходить, у меня были атрофированные ноги. Он поднял меня на руки. Когда я открыла глаза, я удивилась: «Какой он черный!». Мы никогда не видели негров, не было телевидения, радио. Ноги не двигались. Они были атрофированы. Нам дали детские трехколесные велосипедики, и мы стали на них разминаться. Через три дня нас перевезли на русскую территорию. Германия была разделена на четыре части, и мы оказались на американской территории. После перевезли в СССР, где нас восстановили, создав военный режим: зарядка, кормежка пять раз в день. Мы начали набирать вес. И Беларусь была освобождена. 

Как вы вернулись в родной Борисов?

Это случилось 7 ноября. Улица была подметена, флаги висели, но все пахло войной. Дома были разрушены, окна забиты фанерой. Я подошла к своему дому и увидела, что идет дым – дома кто-то был. Надеялась, что мама дома. Оказывается, ей сказали, что я умерла в тюрьме от пыток. Якобы я похоронена во дворе. Она с другими женщинами брала разрешение на раскопки, чтобы найти детей. Когда я вернулась, она не могла поверить и упала в обморок. Сестры подбежали. Братья погибли.

Вы работали на фабрике пианино. Как это было?

Мне не было 16 лет, когда я пошла на работу. Я была босая, в платье с заплатками. Когда я пришла в отдел кадров, мне сказали: «Ты ребенок, тебе еще рано работать». Но я сказала, что мне нужно купить обувь, чтобы выйти в люди. Мне предложили работу на фабрике, в цеху, где полировали пианино.

После выхода на пенсию вы с мужем пели в хоре. Есть ли в вашем репертуаре песня, которая особенно важна для вас?

Да, нам очень нравилась песня: «Была война, но мы пришли живыми, чтобы в новой жизни сеять семена. Во имя павших и живых. Фронтовики, наденьте ордена».